Крестный путь

На вершине холма, господствующего над Екатеринбургом и над Уралом, находятся несколько белых зданий, образующих Вознесенскую площадь. Посреди неё стоит церковь того же имени. Одна сторона площади занята Харитоновским домом и садом, принадлежащими одному из “золотых королей”. Против церковной паперти другой дом, понижающийся уступами, образует угол Вознесенской улицы, которая спускается к большому пруду, расположенному в центре города: это и есть дом Ипатьева — довольно нарядное двухэтажное здание с большими воротами, ведущими во двор и сад. Вход во второй этаж находится напротив церкви. Эта сторона площади является продолжением Вознесенского проспекта, который соединяет главный вокзал с городом. Вход в нижний этаж — с переулка. Так как дом построен на косогоре, спускающемся по линии, которая идет от проспекта по переулку, то нижний этаж в некоторых комнатах полуподвальный, а в некоторых совершеннейший подвал. Этажи соединены внутренней лестницей; сообщение между ними возможно также через двери, выходящие во двор.

Между уровнем площади и уровнем нижнего этажа имеется некоторое пространство, где устроен боковой спуск для экипажей и лестница для пешеходов.

Приспособить дом, как место заключения, было довольно легко. Наверху — арестованные, внизу стража, кругом, снаружи дома — досчатый забор. Работа была исполнена в несколько часов.

Стража тоже была составлена наскоро. Выбрали, довольно случайно, нескольких рабочих Исетского завода и Злоказовской фабрики, живших в слободах.

Обязанности коменданта “Дома особого назначения” (как он был назван) были доверены Авдееву, в награду за “верность” Заславскому при столкновении последнего с Яковлевым.

Государь с женою и сыном занимали угловую комнату, в которой два окна выходили на площадь и два в переулок. В соседней комнате, выходившей в переулок, поместились четыре Великие Княжны. Их комната имела сообщение со следующей и со столовой.

При Семье находился преданный Ей врач Боткин. Он жил в гостиной, смежной со столовой; гостиная была двойная с аркой по середине. Лакей Чемодуров, которому разрешили разделить тюремное заключение Семьи, спал тоже в этой комнате. Камер-юнгфер Демидовой была отведена комната с окнами на переулок. Наконец лакей Трупп, повар Харитонов и поваренок Седнев жили в кухне и в прилегающей комнате.

Лучшая комната этажа, та, что имела сообщение с лестницей, служила помещением коменданта.

Утром — плохой чай без сахара, с черным хлебом, оставшимся со вчерашнего дня. К обеду — жидкий суп и “котлета”, имеющая весьма мало общего с мясом.

Еда приносилась из советской кухмистерской, которой ведал еврей Виленский, друг Голощекина. Виленский после ухода красных остался в Екатеринбурге и, когда советская армия вновь заняла Урал, выехал в Иркутск в качестве комиссара по иностранным делам.

Прислуга ела вместе с хозяевами. Так пожелал Государь; приборов не хватало, так что приходилось пользоваться ложками, ножами и вилками по очереди. Романовы ели из общего блюда деревянными ложками.

Во время еды стража постоянно наполняла комнату будто бы для наблюдения за пленниками, а на самом деле, чтобы усилить Их страдания.

Караульные подсаживались к столу, брали грязными пальцами еду с блюда, опираясь локтями на стол, толкали Царя и Царицу, не стеснялись вести неприличные разговоры; иные стояли за Государыней, навалившись на спинку Её стула, так что задевали Её спину.

Пьяные, разнузданные, эти люди находили настоящее удовольствие мучить бедных пленников: орали во все горло революционные песни, стояли при входе в уборные комнаты, выкрикивали похабные слова, как только несчастные Великие Княжны туда входили.

В короткое время дом стал отвратительно грязен, ибо целый день караульные курили, плевали, всюду оставляли объедки.

Те, кто так обходился со своим бывшим Государем и его Семьей, были русские рабочие. Стража Ипатьевского дома состояла исключительно из русских, под начальством русского, Александра Авдеева, коменданта дома, другого русского, Александра Мошкина, его помощника и начальника караула, русского же Павла Медведева.

Но все они... были лишь пешками в руках красных евреев, Свердловых, Голощекиных. По несколько раз в неделю Голощекин приходил производить обход. Белобородов его сопровождал. С ним приходил также Юровский. Они ничего не находили нужным изменить.

Так продолжалось в течение мая и первой половины июня месяца. Пока русские караульные обращались с арестованными плохо, “начальство” ничего не изменяло. Пьянство осложнялось систематическим грабежом вещей, принадлежащих пленникам... Голощекин делал вид, что ничего не замечает.

Но вот русские меняют свое поведение. В показаниях Анатолия Якимова можно прочесть, как они смягчились под влиянием приближения к Государю и Его Семье. На них подействовала не только идея “Царь”, но и сама личность Государя и членов Его Семьи. Красноармейцы орали похабные песни, а им в ответ неслись из комнаты Царской Семьи звуки херувимской: то пели Великие Княжны и Государыня. Невероятная кротость и страдальческое смирение Семьи возбуждали у охраны сначала сомнения, потом раскаяние, а затем и жалость. За что Они страдают? Зачем томятся? Так стали думать многие из охраны, не исключая самого Авдеева.

Благочестие, мягкость, простота пленников стали обезоруживать этих людей, несмотря на всю грубость их воспитания и их революционной среды. Непристойные песни стали слышаться реже, потом стихли...

К тому же страдания узников вызывали сочувствие извне. Один верный монархист дал мысль монахиням Екатеринбургского монастыря попытаться послать Им кое-каких припасов. Доктор Деревенько, бывший врач Наследника, последовавший за Семьей в Тобольск и поселившийся в Екатеринбурге, предложил свои услуги для устройства доставки этой неожиданной помощи затворникам Ипатьевского дома.

Помощь наладилась на глазах ничего не замечавших советских властей. Очевидно, все русские караульные потворствовали, ибо достаточно было бы одного несогласного, и Голощекин всё бы узнал.

Монахини по соглашению с Авдеевым, чтобы не вызывать подозрения, приходили в мирском платье. Семья получала молоко, масло, овощи; на долю Государя доставляли немного табаку, которого Он уже давно был лишен. Мало-помалу монахини, видя мягкость караульных, осмелели и стали доставлять лакомства: сосиски, пирожки и т.п...

Но вот, однажды, придя к подъезду Ипатьевского дома, монахини заметили смущенные лица караульных. Появляется незнакомое лицо: это новый караульный начальник. Он требует у монахинь объяснений, потом стращает их, говоря, что они совершили преступление, угрожает им строгим наказанием, если они посмеют нарушать правила ареста. Потом, делая вид, что смягчился, он разрешает им приносить только молоко.

С этого дня монахини не видели более ни Авдеева, ни Мошкина. Выходил принимать молоко всегда Юровский.

Вот объяснение: Мошкин и Авдеев были посажены в тюрьму за воровство; Янкель Юровский заменил Авдеева 21 июня (4 июля), за две недели до убийства Семьи.

Все изменилось в доме. Красногвардейцы были переселены на другую сторону переулка и стали нести караульную службу лишь снаружи дома; все внутренние посты были доверены исключительно “латышам”.

Их было десять. Юровский привел их из Чрезвычайной Комиссии, где они исполняли обязанности палачей. Эти люди оставили после себя надписи, письма и пр., доказывающие их действительную национальность. Они были венгерцы, многие говорили по-немецки, были по происхождению немцы. Юровский говорил с ними на иностранном языке — а он, кроме еврейского жаргона, говорил только по-немецки. Латыши являлись в красной армии самым многочисленным из иностранных элементов. Вполне естественно, что русская стража называла палачей “латышами”. Увольнение Авдеева Голощекин объяснил Совету кражей и пьянством. В действительности же русские красногвардейцы стали подозрительны из-за их сочувствия к узникам, уже обреченным на смерть.

Установленные Юровским условия содержания арестованных отняли у Них последнюю надежду. Отстраненные от Них русские не смели уже выказывать Им сочувствия. Наиболее подлые сочли долгом удвоить свою наглость.

Лишенные доступа в дом, где они покрывали стены скверными надписями, некоторые из них взбирались на забор до высоты окон и орали для узников гнусные куплеты. Один русский часовой выстрелил в Великую Княжну Анастасию Николаевну, так как Она отворила окно. Юровский к подобным поступкам относился безучастно.

До него узники довольно часто пользовались церковным утешением. Священник церкви, находившейся против дома, приходил служить у них обедню. Юровский разрешал это редко, раз или два за время его двухнедельного начальствования. Он вызвал другого священника, и сам присутствовал при богослужении.

Время прогулок в саду было сокращено. Юровский воспретил Государю физическую работу. Мучения этих 15-ти дней, среди мрачных лиц палачей, во власти бессердечного тюремщика, не выразить словами.

При Семье оставили только людей слабосильных. Старика Чемодурова сочли слишком крепким и его отправили в другую тюрьму.

Генерал-адъютант Татищев, графиня Гендрикова, гофлектриса Шнейдер и лакей Волков, были посажены в тюрьму, и не видели Царской Семьи в Екатеринбурге. Все они, кроме Волкова, погибли. Есть, однако, слух, что Татищев избег смерти.

Гг. Жильяр, Гиббс и другие лица, сопровождавшие Семью, остались некоторое время в Екатеринбурге, но свидеться с Ней им не удалось.