ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЦЕНТРАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ И ПРЕСТУПЛЕНИЕ

В упоминавшейся выше книге немецкого экономиста Вернера-Дайя помещены между прочим следующие характерные для момента мысли:

“Несмотря на проявленную жизненную страстность, русский человек в корне все-таки слишком трезв и — по существу явлений — слишком проучен, чтобы в конце концов не взвесить и не оценить политических событий соответственно их выгоде. Поэтому кадеты смогут признать (что, вероятно, стало им уже ясно по примеру германского ведения войны), что экономическая жизнеспособность и прочность Германии в состоянии выдержать соревнование с английскими”.

“Можно уже теперь предсказать, что большевистское правительство, быть может, после нескольких промежуточных градаций будет снова уничтожено буржуазно-кадетской контрреволюцией, во главе которой тогда, по всей вероятности, станет Великий Князь Николай Николаевич”.

Во второй половине 1917 года и первой половине 1918-го политика Германии почти всецело сосредоточилась в руках “Верховного командования”. В министерстве иностранных дел порой совершенно не было известно о тех политических задачах, которые задумывались и проводились в жизнь “командованием”. Читая Вернера-Дайя, иногда представляется, что не был ли он одним из политических вдохновителей “командования” или быть может стоял слишком близко к нему, по крайней мере, мысли, высказанные им в его труде “Наступление на Восток”, во многом являлись руководящим импульсом в политических комбинациях, воспламенявших шовинистических генералов военного командования.

Подтверждение тому, как примером особо ярким, служит приведенная выше выдержка. Апрель, май и начало июня 1918 года были периодом, когда германское “военное командование” в России, усомнившись в возможности работать с большевиками, увлеклось новой политической фантазией. Заняв Украину, утвердив в ней гетмана Скоропадского, немцы на Дону вошли в соприкосновение с военными организациями, объединившимися вокруг генерала Краснова, который принял от немецкого командования руку помощи и получал от него снаряды, оружие, патроны. Зная об очень тяжелом во всех отношениях положении добровольческих групп генерала Алексеева, немцы задумали через генерала Краснова сговориться с генералами Алексеевым и Деникиным и, увлекаясь своей слепой самовлюбленностью, возмечтали при помощи этих генералов выдвинуть и провести на российский престол популярного в народных массах и в военных сферах Великого Князя Николая Николаевича, проживавшего в то время в Крыму.

Конечно, немцы проиграли задуманную ими новую политическую комбинацию, как решительно была проиграна ими ставка на большевиков. Генералы Алексеев и Деникин категорически отказались от каких-либо разговоров с ними, а в отношении Великого Князя Николая Николаевича само собою сомневаться нельзя было; все это были слишком национальные русские люди и слишком понимавшие, в ком крылся корень зла, постигшего Россию, чтобы пойти на какие-либо компромиссы с немцами и продать им свою родину.

Что было делать дальше ограниченным и слепым германским генералам-политикам, признававшим в своем самомнении единственными способами достижения целей или насилие, или провокацию, или подлость. Вот теперь-то, примерно в начале июня, возможно, у них возникла мысль достигнуть своих экономическо-политических целей новым насилием, новой подлостью, и на этот раз над измученным физически и морально, провокаторски обесчещенным ими же еще в мирное время и ныне всецело, как они могли воображать, находившимся в их власти и воли несчастным, сверженным и всеми забытом бывшим Государем Императором Николаем Александровичем. Безвыходность положения, с одной стороны, туманивший голову шовинизм — с другой, и вожделения власти со стороны подстрекавших, предавшихся всецело немцам и перекочевавших в Берлин российских лженационалистов и лжепатриотов могли понудить немецкое командование на подлый план: использовать имя бывшего Царя как угрозу советской власти и понудить ее этим на полное подчинение себе и своим требованиям.

Конечно, если только такой план существовал, то он исходил исключительно из недр различных политиканствовавших бюро германского “военного командования” и ни в коем случае не мог быть продуктом творчества берлинского Министерства иностранных дел. Однако пока изучение и исследование истории уничтожения царской Семьи располагает слишком недостаточными материалами, чтобы утверждать безусловность существования такого плана, и окончательное разъяснение этого темного вопроса принадлежит будущим историческим работам. Настоящее же исследование вынуждено не обходить вопроса молчанием только потому, что при попытке осветить роль центральной советской власти в преступлении, совершенном в Ипатьевском доме, оно наткнулось на ряд обстоятельств, связанных в значительной степени в том или другом виде с именем немецкого командования в России.

Обстоятельства эти следующие.

С начала июня 1918 года различные советские деятели стали усиленно распространять сведения, что немецкое командование в Москве потребовало от советской власти выдачи бывшего Государя Императора и Его Семьи и перевозки Их в Германию. Об этом говорили всюду: и в официальных советских органах, и в салонах советских светских дам, и в подпольных белогвардейских организациях Москвы, и в широких массах населения Москвы и Екатеринбурга, и даже за границей. А в рядах охранников Августейших Узников Ипатьевского дома говорилось определенно, что Царская Семья будет вывезена в Германию, и что император Вильгельм пригрозил товарищу Ленину, “чтобы ни один волос не упал с головы Царя”. Сведения эти держались очень упорно и настойчиво, оставляя впечатление, что, быть может, такого определенного и категорического требования и не существовало, но что-то все-таки похожее было.

Не одни только сведения заставляют так думать, были и косвенные документальные указания на возможность в этом направлении “нежного давления” со стороны немецкого командования на официальную советскую власть.

В середине июня со стороны Одессы приехал в Екатеринбург уже упоминавшийся раньше некто, назвавшийся Иваном Ивановичем Сидоровым. “Как же вы через фронт пробрались?” — спросили его. “Фронта никакого нет, — ответил он, — был немецкий кордон, и немцы меня пропустили, а дальше никаких “товарищей” не видел”.

Поверить такому заявлению решительно нельзя. Сидоров — это слишком определенный контрреволюционер для советской власти: бывший флигель-адъютант, офицер действительной службы, выехавший из неприятельского для советской власти района, мог проехать в довольно краткий срок от Одессы до Екатеринбурга только при исключительном покровительстве обстоятельств, выражавшемся в то время в сотрудничестве с немцами и в вынуждаемом ими согласии советских властей. К тому же из слов самого Сидорова вытекало, что у него были, по-видимому, достаточно легальные документы для путешествия в то время по России.

Между тем Иван Иванович приехал в Екатеринбург с определенной целью — для переговоров с заключенным в Ипатьевском доме бывшим Царем и не стеснялся особенно говорить об этом со многими, совершенно не зная своих собеседников. Он говорил, что необходимо спасти Царскую Семью, что для этого надо сплотить офицерство, что надо все делать для предотвращения опасности, которая угрожает Семье. Сидоров высказывал, что необходимо, чтобы Государь Николай Александрович был опять Царем, а не Великий Князь Михаил Александрович, у которого “не такой характер”. Что под этим подразумевал Сидоров — неизвестно, но о наличии опасности для Царской Семьи он заявлял определенно. Сидоров посещал в Екатеринбурге некоторых лиц не один; с ним появлялся иногда, как он его называл, “адъютант”, но с которым он говорил не по-русски, а на каком-то иностранном языке.

В Екатеринбурге Иван Иванович сошелся с доктором Деревенько, который бывал в доме Ипатьева и навещал больного Наследника Цесаревича. Через Деревенько ему удалось установить доставку заключенным молока, яиц, масла, хлеба, сливок и т. п.; доставка продуктов производилась ежедневно, начиная с 18 июня. Бывший комендантом “дома особого назначения” комиссар Авдеев относился в общем благосклонно к этой доставке продуктов Царской Семье и пошел даже дальше, передавая приносившим продукты женщинам разные мелкие просьбы заключенных — принести ниток, иголок и т. п., а однажды его помощник Мошкин передал, что “Императору нужен табак”, причем именно сказал “Император”.

Таким образом, Сидоров для сношения с бывшим Царем имел два пути: словесный и письменный — через доктора Деревенько, и только письменный — через доставляемые продукты. Оба эти пути связи просуществовали три недели, до 5 — 8 июля, когда новый комендант дома Янкель Юровский прекратил посещения доктора Деревенько и ограничил доставку продуктов только молоком. Следовательно, Иван Иванович располагал вполне достаточным временем для необходимых переговоров с заключенными.

Но в конце июня Сидоров уехал из Екатеринбурга так же благополучно, как и приехал, заявив перед отъездом, что он “не сошелся во взглядах” с офицерами находившейся в Екатеринбурге Академии Генерального штаба. Привезенных с собой писем для Царской Семьи: от Толстых, Хитрово и Иванова-Луцевина, и иконы в футляре по назначению он не передал, и они попали в следственное производство. Он уехал, сознательно оставив Царскую Семью перед той опасностью, которая, по его же словам, Ей угрожала.

Была ли связь между миссией Сидорова и политическими планами, увлекшими немецкое командование, определенно ничего сказать нельзя, но одно, что можно заключить, что предложения, привезенные Сидоровым бывшему Царю, оказались неприемлемыми для последнего, несмотря на весь ужас состояния с Детьми во власти большевистских изуверов-руководителей и под охраной гнусных каторжников Летеминых. Нельзя допустить, что Сидоров не смог передать цели своей миссии бывшему Царю через посредство доставлявшихся продуктов или проще на словах через доктора Деревенько. Не мог же быть доктор Деревенько таким низким человеком, чтобы отказать в передаче, не подвергая себя при этом никакой опасности? Следовательно, само по себе предложение Сидорова было таковым, которому Государь предпочел смерть со всей 'Своей Семьей, чем принять от Ивана Ивановича протянутую условной милостыней руку. А таковым неприемлемым предложением для бывшего Государя Императора могла быть прежде всего какая-нибудь компромиссная сделка с немецкой ориентацией.

С отъездом Сидорова из Екатеринбурга совпадают те слухи об убийстве бывшего Царя, которые усиленно распространились по Москве и о которых уже говорилось выше. Заметно, что официальная советская власть была безусловно обеспокоена возможностью такого убийства, что едва ли вытекало из каких-либо гуманных тенденций этой власти, так как по своему существу гуманность не соответствовала духу большевистских принципов. Между тем известно, что поверка слухов была экстренно возложена Лениным на командующего армией Берзина, что последний очень серьезно отнесся к этому поручению и производил поверку целой комиссией и, судя по словам Саковича, ответственность за целость Царя была возложена Лениным на самого Берзина. Для советской власти забота о сохранении Царской Семьи могла быть следствием каких-либо политических расчетов, своих или немецких, но ни в коем случае не гуманитарного начала. Сафаров, из партии израильских революционеров Бронштейна, изувер антиофициальной советской власти и противник ее готовности идти на уступки и соглашательства, в своей статье “Казнь Николая Кровавого” настойчиво утверждает, что в империалистических и белогвардейских лагерях существовали в это время стремления восстановить при помощи немцев в России монархический строй во главе с Государем Императором Николаем Александровичем. При всей невозможности серьезно считаться с материалами сафаровского изготовления, нельзя не отметить, что и он, подобно Вернеру-Дайя, ставит во главе движения кадет и, соответственно немецким фантазерам из генералов, усматривает в генерале Алексееве средство для достижения белогвардейцами цели.

Нет дыма без огня, говорит пословица, и во всех разговорах, беспокойствах и обстоятельствах не могло не быть какого-то, пока не выясненного основания. В Москве в это время проживал Великий Князь Павел Александрович с супругой — графиней Палей. Сын их, граф Владимир Палей, находился в Алапаевске, где он содержался с заключенными там Великим Князем Сергеем Михайловичем и Князьями Иоанном, Игорем и Константином Константиновичами. С ними же Владимир Палей погиб в Нижне-Семиченской шахте. В одном из писем от близкого человека, адресованном Владимиру Палею из Москвы в июне месяце, имеется тоже упоминание о разговорах того времени: “Здесь все говорят, что по требованию немцев Царскую Семью перевезут в Германию”. Действительно, в конце июня официальные советские власти в Москве отдали приказание Екатеринбургу подготовить в Перми поезд для вывоза куда-то Августейшей Семьи. Было ли это результатом “нежного давления” немецкого командования, действительно ли таковое имело искреннее намерение вывезти Царя насильственно к себе на родину или только пользовалось таким требованием, как угрозой советской власти?.. Вопросы неразрешенные, но поезд готовился Екатеринбургской советской властью, и готовился, безусловно, для Царской Семьи.

Характерно, что разводящий охранной команды Анатолий Якимов, присутствовавший при расстреле в Ипатьевском доме, говорит, что, после того как Царская Семья собралась в нижней комнате и палачи заняли свои места, Янкель Юровский, обратясь к Государю, сказал: “Николай Александрович, Вас родственники хотели спасти, но этого им не пришлось и мы должны Вас сами расстрелять”. Охранник Проскуряков, слышавший об обстоятельствах расстрела от других очевидцев, стоявших поодаль, передает слова Янкеля Юровского в такой редакции: “Ваши родственники не велят Вам больше жить”. Та ли или другая была сказана фраза, суть не изменяется — Янкель Юровский определенно указал на какие-то поползновения “родственников”. Под “родственниками” для полуграмотного Янкеля Юровского были определенно немцы, Вильгельм. Если бы не было в действительности каких-то поползновений, давлений немцев, то зачем было бы Янкелю Юровскому упоминать о них Государю перед убийством? Янкель Юровский изувер из партии Бронштейна; он отлично осведомлен о всех официальных и тайных деяниях главарей советской власти. Ему не было никаких оснований выдумывать историю о “родственниках” перед совершением преступления.

Трудно допустить, чтобы наврали Якимов и Проскуряков; эти слова Янкеля Юровского были приведены ими в их первых показаниях, данных в разных пунктах разным допрашивавшим судебным лицам и в разное время. Сговора между ними не могло быть, так как после совершившегося убийства пути их разошлись.

Таковы обстоятельства, с которыми встретилось изучение ипатьевского кошмарного преступления и с которыми нельзя не считаться. Официальная советская власть в Москве могла быть под тем или другим давлением немецкого командования в этот именно период своего существования.

 

Но пока немцы в России витали в области различных фантастических комбинаций и купались в море своей самонадеянной слепоты, партия энергичного, фанатичного Бронштейна подготовлялась к нанесению решительных ударов: одного — по главному внешнему противнику текущего момента — по немцам, и другого — по главному внутреннему, духовно-политическому противнику — по носителям идеологических начал русского народа. Дьявольское счастье, организационные и, главное, агитационные таланты были на стороне изуверов израильского племени, и не слепым, политически бездарным большевикам справа было бороться с этими исторически искусившимися во лжи, хитрости и политической ловкости революционерами мировой славы,

В одной из своих речей Лейба Бронштейн говорит: “Кровавый кайзер и его генералы не из чувства глубокой симпатии вступили с нами в переговоры. Если бы их предоставить собственной воле, то Германия еще неоднократно попыталась бы схватить за горло революционную Россию, и если бы это удалось ей, то Россия погибла бы под аплодисменты буржуазии и наших всех союзников”. В этих словах в Лейбе Бронштейне как будто дышит жар русского националиста. Но слово “Россия” употреблено им лишь к моменту. В действительности же он ратует не за Россию, а за революционный Израиль; Россию он сам погубил под аплодисменты немецких генералов и своих революционеров Израиля, а теперь уже революционному Израилю угрожала опасность, и над его защитой и обеспечением ему победы работал Лейба Бронштейн со своими сподвижниками по духу и по расчету. Если в мирное время агитационная работа Бронштейнов сумела загипнотизировать мир, овладеть его волей и воспрепятствовать кому бы то ни было подымать против них голос под угрозой яростных обвинений в черносотенстве, ретроградстве, косности и безнравственности принципов, то в период напряженнейшей борьбы за революционную власть различных социалистических течений, на фоне общей ненависти друг к другу всех партий в одном народе и всех народов между собой Бронштейнам немного труда надо было, чтобы одержать победу, даже в той критической обстановке, которая сложилась для советской России в то время.

Изуверы-евреи, имея всюду свою агентуру, были отлично осведомлены о внутреннем положении в Германии. Они знали, что немецкие легкомысленные генералы, насадив большевизм в России, успели заразить той же болезнью и свой народ. Они понимали, что при таком настроении немецких масс генералы уже не в состоянии выступить открыто против советской власти. В их силах оставалось действовать только тайно, закулисно, а потому и революционеры Израиля решили прибегнуть к тому же способу действия, признавая момент благоприятным для нанесения решительных ударов.

6 июля последовал первый громовой удар против немцев. Удачно спровоцированные элементы левых эсеров убили в Москве представителя Германии Мирбаха и подняли слабое восстание против советской власти. Восстание было быстро и кроваво подавлено, атака была удачной: немцы, ошеломленные дерзостью удара и поколебленные общим для них положением до потери способности противостоять ими же созданной советской власти, отказались от активной борьбы с ней. Поле внешней битвы осталось за партией Бронштейна. Оставалось нанести столь же искусно второй, внутренний, удар.

Началось с гонений на церкви, агитации против религий, с исключения преподавания Закона Божия, установления налогов на иконы, национализации по отдельным областям женщин, детей, преследования родителей за обучение детей молитвам и с колоссального истребления лиц духовного звания. Последнее на Урале вылилось в такие громадные цифры убитых, замученных, задушенных пастырей церкви и служителей церковных причтов, монахов и монашек, что не могло оставлять никакого сомнения в истинном смысле и действительной цели проводимых мероприятий. Сам характер истребления принял формы какого-то исключительного изуверства, свойственного только фанатикам древнейших диких, темных сект, верований и религий. Для всякого христианина, не отуманенного дымом предшествовавших революционных социалистических экспериментов 1917 года, не могло не бросаться в глаза, что вдохновителями всех этих разнообразных видов изуверских мучений и истязаний лиц духовного звания должны были быть люди нерусского происхождения, хотя в официальных материалах, касающихся всех этих совершенных “казней” контрреволюционеров и упоминающих об исполнителях казни, фигурируют исключительно имена русского племени.

Революционеры Израиля центральной советской власти приближались к конечной цели. Уже два раза их попытки наложить руку на “Помазанника Божия” оканчивались неудачей: в первый раз по неосторожности еврея Заславского и во второй раз по честности социалиста Яковлева. В обоих случаях значительным препятствием явились русские люди из народа — охрана из русских людей. Теперь паразиты Израиля решили все это учесть.

В конце июня в Москву был вызван из Екатеринбурга областной военный комиссар и член президиума Исаак Голощекин. Остановился он у Янкеля Свердлова. С его приездом в ЦИКе было приступлено к обсуждению вопросов о дальнейшей судьбе Царской Семьи, причем официально, по-видимому, решили вывезти Ее из Екатеринбурга. Однако одновременно, вероятно именно в это же время, вдохновителями-изуверами было предрешено уничтожать Царскую Семью и других Членов Дома Романовых, проживавших на Урале. К уничтожению Царской Семьи, как к совершению акта исключительной революционной идеи, израильские главари, безусловно, подходили с опаской и страхом, вызвавшими нервность и возбужденность, отмеченные даже Саковичем. Причин к этому было две: одна — глубокого внутреннего чувства, другая — внешнего, сознательного характера. Для вдохновителей и руководителей преступлением уничтожение “Помазанника Божия” и Его Семьи было определенным актом борьбы с Богом, основным, историческим импульсом всего их революционного чувства. В этом отношении какими бы они ни были изуверами, в них не мог не родиться тот же страх, который охватил воинов, пришедших от начальников и первосвященников взять Иисуса Христа; когда Он им сказал: “это Я”, они отступили назад и пали на землю. Как исторические преемники революционеров Израиля, они не могли не чувствовать страха последствий преступления: “мы вспомнили, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: после трех дней воскресну”. И в этих целях они думали не только об убийстве Царской Семьи, но именно об уничтожении, полагая по своей религии Лжи, что физическое, материальное уничтожение может предотвратить воскресение духовное.

И на этот раз первоначально намечалось использовать для уничтожения Царской Семьи предполагавшуюся официальную Ее перевозку из Екатеринбурга. Когда при второй попытке обсуждался способ уничтожения в аналогичной перевозке, то рассматривалось два плана: или устроить крушение поезда, или организовать провокационную защиту от мнимого покушения злоумышленников. По-видимому, теперь остановились сначала на втором плане, и для “охраны” поезда был выделен, как и при попытках в Тобольске, особый отряд латышей, мадьяр и немцев из состава того же интернационального голощекинского “особого отряда”. Для организации же “дела, согласно указаниям центра” в Пермь был командирован из Екатеринбурга пьяница и распутник комиссар Сыромолотов.

С другой стороны, вдохновители и руководители преступления приняли на этот раз меры для ограждения задуманного злодеяния со стороны влияния людей охраны, составленной из простых людей, хотя бы таковыми являлись самые типичные “товарищи” и даже “сознательные рабочие”. Русский человек, русский народ — были второй причиной их страха перед лицом подготовляемого ими идейного преступления. Они были совершенно лишены возможности совершить убийство открыто, явно, на глазах массы, не боясь ее, как совершали они тысячи своих других убийств по политически-гражданским и “демократическим” мотивам. Этим обстоятельством резче всего подчеркивается, кто в действительности только и могли быть вдохновителями и руководителями этого антиидеологического преступления против русского народа. Это могли быть только те, для которых Богоискательство духовной натуры русского народа в массе было важнейшей преградой в достижении конечной цели религии Лжи и главнейшим объектом для борьбы. Это могли быть только те сотрудники советской власти, которые в своей плоти и крови носили исторический революционный яд борьбы с тем же началом в глубокой древности в своем собственном народе.

Таким выделением личностей вдохновителей и руководителей преступления вовсе не устраняется участие официальной советской власти в уничтожении Царской Семьи и полная ее ответственность перед русским народом в этом злодеянии. Официальная советская власть добровольно и охотно во всей своей массе санкционировала планы и факты преступления и с полной беспринципностью и безнравственностью пошла по путям лжи в дальнейшей истории сокрытия преступления от своего народа и истинного света. Но официальная советская власть руководилась при проведении преступлений этого рода общими низменными, тактическими принципами гражданско-политического характера, тогда как вдохновителями в ее среде должны были быть изуверы, руководившиеся сильными отрицательными идейными началами. Это отделяет в советской власти вдохновителей от вдохновляемых. В этом отношении вдохновители идейного изуверства убийства Царской Семьи выделяются из официальной советской власти.

Трудно установить, опасались ли вдохновители преступления охраны из русских рабочих, состоявшей при Царской Семье в Ипатьевском доме, только потому, что не доверяли вообще русскому человеку из обыкновенных крестьян или рабочих, или же, кроме этого опасения, существовала еще боязнь, вытекавшая из возможного немецкого давления. В последнем случае могла повториться снова история тобольских неудач, то есть в критическую минуту охрана оказалась бы на стороне Царской Семьи и тех, кто Ее вывозил бы по официальному распоряжению советской власти. Тогда приведение в исполнение задуманного преступления сильно осложнилось бы, так как злоумышленникам едва ли удалось бы обмануть охрану.

Как бы то ни было в действительности, но состав и настроение внутренней охраны дома Ипатьева сильно беспокоили в Москве Янкеля Свердлова и Исаака Голощекина, и по этому поводу, вероятно, были секретные переговоры с руководителями в Екатеринбурге, что определенно вытекает из ответа Белобородова Исааку Голощекину от 4 июля, попавшего в материалы следственного производства, в котором он сообщал о произведенных заменах в составе внутренней охраны (полный текст документа приведен в 1-й главе настоящей книги). Это беспокойство и вызванная им переписка свидетельствуют также, что задуманный вдохновителями в Москве решительный удар так нервировал их, так подрывал их спокойствие, что они начинали уже как бы не доверять своим агентам (Сафарову, Войкову, Юровскому) в Екатеринбурге и считали нужным вдаваться чрезмерно в детали дела, опасаясь новой неудачи, подобной тобольским.

Но вот обстановка изменилась и сложилась благоприятно для изуверов — решительная победа над немцами 5 — 6 июля освобождает вдохновителей от необходимости прибегать к сложному плану уничтожения Царской Семьи при перевозке. Частными распоряжениями перевозка откладывается, интернациональная охрана поезда отзывается, и в Екатеринбург помчался сам Исаак Голощекин производить в исполнение новый план уничтожения Августейших Узников простейшим, более верным, но и исключительным по изуверству способом. Окончательные детали как самого убийства, так и способов уничтожения тел убитых были, конечно, разработаны уже на месте ближайшими руководителями и исполнителями злодеяния, которые, однако, по-видимому, в силу существовавшей сугубой субординации к бронштейновской организации, представляли каждый свой шаг, ранее его исполнения, на утверждение в Москву. Это можно судить, например, потому, что даже проект извещения Екатеринбургского президиума о расстреле бывшего Царя передавался еще до совершения убийства, утром 16 июля, цензуру Янкелю Свердлову, и только по утверждении центральной властью извещение было опубликовано в Екатеринбурге.

В одном из ящиков канцелярского стола в помещении бывшего Екатеринбургского президиума нашелся ценный для истории преступления документ, характеризующий роль главарей-изуверов центра в совершившемся в Ипатьевском доме злодеянии и их причастность к трагедии в Алапаевске и Перми. Это запись разговора по прямому проводу Янкеля Свердлова, по-видимому, с Белобородовым, который вообще посвящался в тайные планы вдохновителей лишь постольку, поскольку это нужно было для проведения вопросов через местные официальные организации, почему, например, он не знал, что убийство в Алапаевске было совершено по телеграфному приказу, подписанному его товарищем евреем Сафаровым.

Вот этот документ:

“Свердлов. — Прежде всего сообщи работа Алапаехи дело рук КОМИСЛ (следственной комиссии исполнительного комитета) или нет?

Ответ. — Сейчас об этом ничего не известно. Производится расследование.

Свердлов. — Необходимо немедленно запросить Мотовилиху и Пермь. Примите меры скорейшему оповещению нас. Что у вас слышно?

Ответ. — Положение на фронте несколько лучше, чем казалось вчера. Выясняется, что противник оголил все фронты и бросил все силы на Екатеринбург, удержим ли долго Екатеринбург, трудно сказать. Принимаем все меры к удержанию. Все лишнее из Екатеринбурга эвакуировано.

Вчера выехал к вам курьер с интересующими вас документами; сообщи решение ЦИК и можем ли мы оповестить население известным вам текстом?

Свердлов. — В заседании президиума ЦИК от 18 постановлено признать решение Урч. обл. совдепа правильным. Можете публиковать свой текст; у нас вчера во всех газетах было помещено соответствующее сообщение; сейчас послал за точным текстом и передам его тебе. Пока же сообщаю следующее: 1) держитесь во чтобы то ни стало, посылаем подкрепления во все районы; отправляем значительные отряды; надеемся при их посредстве сломить Чехов. 2) посылаем на все фронты несколько сот надежных партийной публики из Питерских и Московских рабочих специальной работы среди армии, так и среди населения. 3) еще раз напоминаю необходимости обеспечить тыл. 4) сообщу о немцах. После убийства Мирбаха немцы потребовали ввода батальона в Москву. Мы категорически отказали; были на волосок от войны. Немцы теперь отказались от этого требования. По-видимому войны сейчас не будет.

Больше пока ничего сообщить нечего.

Сейчас передам точно текст нашей публикации”.

Дальше идет дословный текст объявления центральной советской власти о “казни Николая Романова”, помещенного выше и перепечатанного из № 144 газеты “Уральский рабочий”.

Необходимо иметь в виду, что разговор по прямому проводу происходил в присутствии посторонних лиц — телеграфистов и чиновников — почему оба разговаривавшие сдержанны в выражениях и словах. Так, Свердлов, знавший уже раньше о предстоящем убийстве Царской Семьи, совершенно не касается существа этого преступления, а Белобородов иносказательно сообщает ему о высылке с курьером интересующих центральную власть документов: это Исаак Голощекин, везущий в Москву три таинственных тяжелых ящика, в которых, можно предполагать, были головы несчастных жертв.

Характерен вопрос Янкеля Свердлова о КОМИСЛ: это орган, из которого затем развернулись чрезвычайные следственные комиссии и который в то время был специальным органом партии Бронштейна по выполнению на местах всех необходимых ей террористических актов. Сеть этих органов управлялась непосредственно из центрального органа в Москве, сплошь да рядом минуя исполнительные органы официальной советской власти на местах. Организуя такую сеть для Уральской области, Москва избрала местным ее центром Мотовилихинский завод и Пермь, а не Екатеринбург, почему распоряжения следственной комиссии могли легко не быть известными в административных органах края. Членами именно Мотовилихинской следственной комиссии Алексеем Плешковым, Иваном Бересневым и Жужговым было совершено похищение и убийство Великого Князя Михаила Александровича. Поэтому-то знавший об этом Янкель Свердлов и указывает Белобородову, кого надо запросить по Алапаевскому убийству, то есть кто помимо екатеринбургских деятелей мог совершить преступление. Быть может, Белобородов и знал все обстоятельства, но перед телеграфистами никакого другого ответа Янкелю Свердлову дать не мог, так как официально он доносил в Москву, что Великие Князья в Алапаевске похищены белогвардейской бандой.

Приведенный документ лишний раз подтверждает, что вдохновительным центром убийства Царской Семьи и других Членов Дома Романовых не могла не быть Москва. “Можете публиковать свой текст”, — снисходительно и почти пренебрежительно отвечает Янкель Свердлов председателю Екатеринбургского областного совета Белобородову; мы свое уже опубликовали и вам сейчас его сообщу, а ваше, если хотите, публикуйте... вот кажется смысл тона вдохновителя Янкеля Свердлова; тон снисходительного, но сознающего свою власть начальника к провинциальному подчиненному.

Они, вдохновители, после удачно совершенного преступления почувствовали свои силы совершенно окрепшими в России. Шайка циммервальдовских революционеров Израиля почувствовала себя полными, свободными и всесильными хозяевами водворения в России царства религии Лжи, опыта, не удавшегося их племенным предкам в Израиле. Начался тот неудержимый разгром жизни былой могучей и сильной духом страны, который поверг ее в современное притупленное, придушенное состояние. Началась та бесконечная Вальпургиева ночь, пляска диких и сатанинских социалистических экспериментов, которая бросила обезумевших и изголодавшихся людей в погоне за куском земного хлеба в кровавую Антихристову борьбу: брата на брата, отца на сына, сына на мать и матери на дочь. И в триумфе своей победы, упиваясь успехом, вдохновители-изуверы готовы крикнуть России: “Мы распяли вашу Россию, мы распяли вашу идеологию...”

“Если ты Христос — сойди с креста...”

“Истинно, истинно говорю вам, — звучат светлые и благостные, далекие, но вечные слова Иисуса Христа, — если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода”.